Из прочитанных книг

Главная победа советской разведки: атомщики США помогли СССР создать ядерное оружие.

Сын  и дочь выдающегося советского разведчика Н.И. Эйтингона Муза Малиновская и Леонид Эйтингон выпустили книгу о своих родителях – «На предельной высоте». В книге рассказывается о разносторонней разведывательной деятельности Эйтингона, подробно описываются важнейшие его операции, в том числе в республиканской Испании, по устранению Троцкого и самая главная – по привлечению американских ядерщиков к созданию советского атомного оружия. За ликвидацию Троцкого Эйтингон получил орден Ленина и личную благодарность от Сталина. Скрытый троцкист Хрущёв, захватив власть, посадил его за это же на 14 лет во Владимирский централ. И после Хрущёва все просьбы ветеранов разведки о его  освобождении отвергались: препятствовали Суслов и Андропов.

Ниже следует глава из книги «На предельной высоте».

16 июля 1945 года в половине шестого утра в американском штате Нью Мексико была испытана первая атомная бомба. Американцам, опасавшимся, что нацистская Германия создаст атомное оружие первой, удалось всего за три года осуществить «Проект Манхэттен» – сделать США первым обладателем атомной бомбы.

Вместе с генералом Гроувзом, военным администратором её создания, на испытании присутствовал крупнейший физик Роберт Оппенгеймер. Он окончил Гарвардский университет и учился в Кембридже у Резерфорда. Предсказал открытие нейтрона, позитрона и нейтронных звёзд. Научный руководитель «Проекта Манхэттен» с 1942 года. После взрыва бомбы произнёс сакраментальную фразу:

– Мы знали, что мир никогда уже не будет прежним.

Менее чем через месяц после первого испытания атомной бомбы ядерным взрывом была сметена Хиросима, а чуть позже – Нагасаки. Погибло около 330 тысяч человек. Учёные, выпустившие из   бутылки ядерного джинна, конечно, гордились своими научными достижениями, но не могли не задумываться над тем, какое разрушительное оружие они дали в руки политикам.

В первую очередь озабоченность высказывали учёные левых убеждений, которых тогда, на волне антифашизма и героической борьбы советского народа против захватчиков, было немало. Многие из учёных-физиков были идеалистами, с интересом и уважением относившимися к «русскому эксперименту», но ещё больше было учёных, которые считали, что поскольку СССР был союзником США и Великобритании в страшной войне против фашизма, он имел право на использование секретов своих союзников.

Роберт Оппенгеймер в молодости вращался в среде, где было немало коммунистов и либералов; впрочем, во время великой депрессии в США число сторонников социалистических идей резко возросло во всех слоях общества. Женат он был на женщине, брат которой был коммунистом, и которая тоже была увлечена левыми идеями.

Впоследствии, в начале 50-х годов, Роберт Оппенгеймер оказался в самом центре скандала, связанного с проникновением коммунистов в правительственные и другие важные учреждения. В США его обвиняли в том, что он не только сотрудничал с коммунистами с самого начала работы над атомной бомбой, но и устраивал их на работу в лабораторию в Лос-Аламосе, а также делился с ними секретной информацией. Однако эти обвинения так и не были подтверждены.

Аналогичные обвинения звучали в Америке и в адрес других учёных – например, Ферми. То, что он и его ученик Бруно Понтекорво были антифашистами, несомненно заставило советскую разведку к ним присматриваться уже с середины 30-х годов.

Павел Судоплатов утверждает, что ни один из них не был советским агентом. С формальной точки зрения это, безусловно, так. Но именно учёные Оппенгеймер, Ферми и Сциллард помогли советской внешней разведке внедрить, как пишет Судоплатов, «надёжные агентурные источники информации» в лаборатории в Ок-Ридж, Лос-Аламос и Чикаго. Таких источников было по крайней мере четыре. Такие учёные-гиганты, как Нильс Бор и Роберт Оппенгеймер были против войны в принципе и считали, что только баланс сил в  мире, основанный на наличии у СССР, как и у Америки, ядерного оружия, сможет предотвратить войну.

Этого же мнения придерживались физик-ядерщик Сциллард и Ферми. Общаясь со своим учителем, Бруно Понтекорво сделал вывод, что они, как и другие выдающиеся учёные-физики, не считают полезной для дела мира монополию США на ядерную энергию – ни в отдалённой, ни в ближайшей перспективе. Как писал в своих воспоминаниях Павел Судоплатов, Понтекорво сообщил советским представителям, что Ферми положительно отнёсся к идее поделиться атомной информацией с учёными стран антигитлеровской коалиции.

Энрико Ферми, гениальный учёный, который расщепил атом, родился в Риме в 1901 году. Лауреат Нобелевской премии (1938 г.). Покинул фашистскую Италию в 1938 г. В Америке руководил лабораторией по атомной энергии Колумбийского университета. Осуществил первую цепную реакцию. Прозванный отцом атомной бомбы, умер от рака в 1954 г. в Чикаго. Ферми, так же, как  Оппенгеймер и Сциллард, решительно выступал против создания водородной бомбы, став, таким образом, политическим союзником СССР.

Что же касается политических симпатий его ученика Бруно Понтекорво, о них достаточно красноречиво говорит тот факт, что этот выдающийся учёный в сентябре 1950 года переехал на жительство в Советский Союз и работал в атомном центре в г. Дубна. Понтекорво считался советским учёным до конца своих дней и внёс огромный вклад в развитие науки в СССР. Среди учёных, выбравших СССР в качестве своей второй родины, он был одним из первых и известным во всём мире.

Позиции Нильса Бора, Оппенгеймера и Ферми во многом разделялись и выдающимся учёным Лео Сциллардом. Уже в 70-80-е годы появились публикации, из которых следовало, что  Сциллард ещё больше симпатизировал СССР и идеям коммунизма, чем его коллеги. Эти публикации базировались на том, что у Сцилларда, который не выдерживал армейской дисциплины и секретности, связанной с «Проектом Манхэттен», просто не сложились из-за этого отношения с военным администратором проекта генералом Гроувзом. Последний даже настаивал на том, чтобы убрать Сцилларда из числа учёных, работающих над проектом, однако коллеги Сцилларда настояли на том, чтобы он продолжал свою научную деятельность. Вклад его и в теоретическую, и в практическую работу оказался неоценимым.

Москва получила из Лос-Аламоса пять обобщённых докладов о ходе работ по созданию атомной бомбы.

Как свидетельствует генерал Судоплатов, материал был предоставлен не только советским, но и шведским учёным. Правительство Швеции к 1946 году располагало детальной информацией по атомной бомбе. Шведы отказались от создания собственного атомного оружия из-за колоссальных затрат, но тот факт, что они имели достаточно данных, чтобы принять решение по этому вопросу, писал Судоплатов, позволяет сделать вывод: шведы получили, как и СССР, информацию по атомной бомбе, в частности, от Нильса Бора, после того, как он покинул Лос-Аламос.

Уникальную роль в получении атомных секретов сыграл британский учёный Клаус Фукс – агент советской внешней разведки.По общему мнению экспертов, изучавших историю атомного шпионажа, именно Фукс был первым из западных учёных, который предоставил Москве подробнейшую информацию по атомной бомбе, создаваемой в США, причём как об урановой, так и о плутониевой. Фукс передал советским агентам значительную часть теоретических разработок, а также схемы с указанием размеров компонентов бомбы, так что советские учёные смогли начать работу над самой конструкцией взрывного устройства. На Западе полагают, что Фукс был самым важным агентом Кремля  во всей системе атомного шпионажа.

Клаус Фукс (1912 -1988) – британский учёный, коммунист, агент внешней разведки СССР. Родился в Германии. В 1933 году перебрался в Англию, где получил высшее образование. С 1941 года он начал работать в рамках программы ядерных исследований. Став в 1942 году британским гражданином, он получил ещё больший доступ к атомным секретам.

В 1943 г. Фукс был направлен на работу в США, где смог познакомиться с конструкцией ядерного устройства, а в 1946 г. стал главой отделения теоретической физики научно-исследовательского центра по атомной энергии в Харуэлле. Практически с начала работы передавал в Москву информацию по атомной бомбе. Арестован в Англии в 1950 году. Выйдя в 1959 году на свободу, переехал в ГДР, где стал директором института ядерной физики.

Другим агентом, от которого  поступала в Москву исходная информация, был завербованный по заданию Эйтингона в 1935году американский химик Гарри Голд. К концу 30-х годов, пользуясь связями в промышленных и научных кругах, он начал снабжать советскую разведку данными о важнейших направлениях в исследованиях американских физиков и химиков. После назначения в отдел теоретической физики в Лос-Аламосе Голд стал не только агентом, но и связником Фукса. Именно ему Фукс передал чертежи атомной бомбы.

Когда информация об атомной бомбе была доложена Берии, он впервые за долгие годы задумался, стоит ли вообще заниматься атомной проблемой и докладывать о ней Сталину. Он не исключал, что имеет дело с дезинформацией, которая заставит расходовать и финансовые, и людские ресурсы в огромных масштабах, а результат при этом может быть нулевым. Однако доклад Верховному Главнокомандующему всё же состоялся, после чего и Судоплатов, и Эйтингон получили новые задания.  В Москву начала поступать более обширная информация по атомной проблеме.

Подтверждением того, что в США начинается разработка особо секретной проблемы, связанной с оружием огромной мощности, и что на эти цели американская администрация выделила 20 процентов всего бюджета военно-технических исследований, пришло от людей, которым и Судоплатов, и Эйтингон доверяли как немногим: от резидента в Сан-Франциско Григория Хейфеца и от агента Семёнова, который учился в Массачусетском техническом институте и установил обширные связи с учёными и инженерами. Они подтвердили, что к работе над ядерным устойством американцы привлекают ведущих учёных.

В марте 1945 года советский физик Курчатов познакомился с полученными из Америки материалами и пришёл к выводу, что речь идёт о вполне реальной программе. С этого момента учёные-физики СССР и весь советский разведывательный аппарат работали как единое целое и во имя единой цели: как можно быстрее догнать американских учёных и инженеров-ядерщиков и создать собственный ядерный потенциал.

Мог ли Советский Союз создать атомную бомбу без документов, полученных из США и Великобритании? Мог, в этом нет ни малейшего сомнения. Ещё до войны в некоторых научных центрах начались разработки, связанные с атомной энергией. Будущие академики Зельдович и Харитон даже сделали на эту тему доклад в Ленинградском физико-техническом институте. Эту проблему изучали – правда, в чисто теоретическом плане – первоклассные учёные. В стране уже была научная и техническая база, которая позволила позже создать атомную промышленность. Но как бы не были талантливы Игорь Курчатов и Юлий Харитон, в Советском Союзе в то время не было учёных с такими мировыми именами, как  Ферми, Сциллард и Оппенгеймер. Без полученных от внешней разведки сведений на создание советского ядерного оружия ушло бы значительно больше времени, сил и средств.

Даже сегодня, спустя более 60 лет после взрыва первой советской атомной бомбы, мы знаем далеко не всё о политических решениях, принятых тогда в Кремле, и тем более о работе внешней разведки в этот трудный период.

Говорить о роли генерала Эйтингона  в получении атомных секретов особенно трудно. Огромную роль играет тот факт, что в США и Великобритании проживают потомки агентов Судоплатова и Эйтингона, да, возможно и сами агенты, не раскрытые до сих пор. Естественно, что информация о них самих и их деятельности, связанной с атомной проблемой, является секретной.

В многочисленных публикациях по указанной проблеме, в мемуарах разведчиков и даже в официальных справочниках фамилия Эйтингона редко упоминается в связи с атомной проблемой не потому, что он ею не занимался, а потому, что был арестован и отсидел 12 лет «за сообщничество с Берией». Хотя генерал и был реабилитирован, упоминать его имя применительно к столь важной проблеме, видимо, считают неуместным.

Однако Эйтингон сыграл уникальную роль в добыче атомных секретов.

Для решения столь важной проблемы требовались надёжные законсервированные агенты и организация разведывательной сети с системой связи. Частично к этому привлекались уже действующие в США и Великобритании агенты, но речь шла о том, чтобы создать сориентированную на  узкую проблему и во много раз более законспирированную сеть.

Эта работа начиналась не на пустом месте. Фундамент для неё был создан Эйтингоном и его сотрудниками.

Бывая в Америке ещё в начале 30-х годов, Эйтингон хорошо освоил методику работы в этой стране. Ему было известно, что начиная примерно с 1920 года в американской армии не было военной контрразведки, а ФБР не занималось контрразведкой примерно с 1924 года. Это дало возможность ему и работникам отдела нелегалов налаживать широкие связи с коммунистами и с людьми, симпатизирующими СССР, почти до самой Второй мировой войны. Поэтому когда Эйтингону во время его пребывания в США и Мексике в1939 – 1941 годах было дано исключительное (и весьма редкое для разведчиков)  право вербовать и использовать в интересах разведывательных операций по собственному усмотрению без ведома вышестоящего начальства, он смог использовать прежний опыт и прежние контакты. Причём ему было дано разрешение действовать через родственников, имевших связи в научных кругах.

Насколько важной оказалась уже проделанная Эйтингоном работа по вербовке, можно судить хотя бы по такому факту. Когда советские агенты супруги Зарубины начали работать в США, Лиза Зарубина восстановила контакты с двумя глубоко законспирированными агентами на западном побережье США. Эти агенты, польские евреи, были завербованы Эйтингоном ещё в начале 30-х годов. Им были выделены денежные средства, чтобы они осели в Калифорнии, получили работу, которая давала бы доступ к портовым сооружениям и причалам, чтобы в случае войны СССР с Японией агенты смогли бы осуществлять диверсии на судах, вывозящих в Японию стратегическое сырьё, в первую очередь нефть и  металл.

Добрый десяток лет эти агенты не получали никаких заданий. Это сыграло свою положительную роль: не отягощённые текущими заданиями и не боящиеся провалов, они смогли значительно быстрее интегрироваться в среду и занять определённое положение в обществе.

Как следует из воспоминаний сотрудников НКВД, один из этих агентов, имевший кодовое имя «Шахматист», был зубным врачом. Он прошёл обучение во Франции, там же и получил диплом зубного врача, причём за его обучение заплатило ГПУ. Именно жена «Шахматиста» сумела установить дружеские отношения с семьёй Оппенгеймера. Советской разведке удалось наладить с ней такую конспиративную связь, которая не могла вызвать никаких подозрений у ФБР. Плотность советской агентуры вокруг крупнейших учёных, занимавшихся «Проектом Манхэттен», была поразительной.

Существенным вкладом Эйтингона в систему будущих операций стало его участие в создании нелегальных групп вокруг «Амторга», торгового представительства СССР в США, которое было создано ещё до установления дипломатических отношений между США и СССР в 1933 г. Амторг стал первичной базой для проведения разведывательных операций. Некоторые сотрудники Амторга, выполнявшие задания разведки,  осуществляли вербовку местных жителей, поддерживавших политику СССР, а те, в свою очередь, создавали параллельные сети связников и информаторов.

Что же касается агентуры Эйтингона в Мексике, то она была с 1940 года законсервирована, и только спустя три года он передал её резиденту Василевскому, который перед своей отправкой в Мехико получил формальное разрешение на использование каналов связи и самих агентов. Как свидетельствует генерал Судоплатов, именно через эти каналы Василевский наладил контакт с Бруно Понтекорво в Канаде и с некоторыми специалистами в Чикагской лаборатории Ферми. Это дало возможность миновать ньюйоркскую резидентуру советской разведки, так как там и так сходилось слишком много нитей. Секретные материалы пересылались в «почтовый ящик», которым служила аптека в Санта-Фе, штат Нью-Мексико, а уже оттуда курьер доставлял их в Мексику, где их получали и переправляли в Москву представители резидентуры.

Павел Анатольевич Судоплатов рассказывал нам, откуда взялся этот «почтовый ящик». Его создали в Санта-Фе, когда готовилась операция против Троцкого, Эйтингон и Григулевич. Как известно, у Григулевича было прикрытие: его отец владел сетью аптек в Латинской Америке, так что здесь ни у кого подозрений не возникало. Аптеку в Санта-Фе Эйтингон и Григулевич оформили на одного из членов группы, а после покушения на Троцкого этот канал был законсервирован. Спустя несколько лет он стал очень важным для новых операций и функционировал исправно и долго.

Другая заслуга Эйтингона состоит в том, что он вместе со своим начальником Судоплатовым и другими руководителями внешней разведки организовывал работу и руководил операциями для получения атомных секретов, продолжая при этом курировать и прочие направления разведки. Именно Эйтингон дал системе операций по получению технических и научных данных об атомной бомбе название «Инормоз», в переводе с английского – огромная.

В связи с тем, что начиная с 1943 года получение сверхсекретных сведений о новых видах вооружений на Западе, в первую очередь об атомных, стало одной из приоритетных задач разведки, в Центре велась большая организационная, аналитическая и подготовительная работа для проведения всё новых и новых операций , связанных с этой задачей.

Легендарный советский разведчик Рудольф Абель, а правильнее сказать – Вильям Фишер, которого направили в США в 1948 году, рассказывал, что работая в тандеме, Судоплатов и Эйтингон представляли собой исключительно сильную комбинацию. Судоплатов был собран, чёток, дипломатичен. Его задачей было определение, в зависимости от решений руководства, магистральных направлений деятельности по тому или иному вопросу. Эйтингон больше занимался анализом, деталями, организационными проблемами, выполняя роль начальника штаба.

Слушать их иногда было крайне интересно: один предлагал самые различные по сути и порой очень неожиданные решения, другой выполнял роль так называемого «адвоката дьявола», находя слабые или уязвимые места в каждом плане. О том, какую выдающуюся роль играл Эйтингон в организации разведывательной работы, говорили и писали многие ветераны внешней разведки.

Эйтингон безошибочно отбирал для выполнения заданий людей, которые были образованными, деликатными и лёгкими в общении: ведь им предстояло иметь дело с крупнейшими учёными, людьми порой легко ранимыми и не терпящими никакого напора и давления. Практически все агенты, которые начинали работу, связанную с атомными секретами, были апробированы Эйтингоном и Судоплатовым как наиболее подходящие к подобным операциям: среди них были, наряду с Хейфецем, такие профессионалы, как Каспаров, Семёнов, Овакимян.

Григорий Хейфец, например, помимо того, что был человеком эрудированным и тонким, обладал огромным обаянием и легко сходился с людьми самых разных взглядов и интересов. После войны в начале 50-х годов подполковник Хейфец не избежал участи, постигшей многих офицеров разведки-евреев. Его обвинили в пресловутом «сионистском заговоре» и уволили из разведки. Были уволены и агенты высочайшего класса – супруги Зарубины.

Судоплатов и Эйтингон умели просчитывать ходы вперёд. Растущая плотность советской агентуры в сферах атомных секретов не могла их не беспокоить, и это было доложено Берии. Было принято решение о смене структуры операций. Судоплатов писал в своих воспоминаниях, что он и Эйтингон направили Хейфецу и Семёнову инструкции – передать нелегальной резидентуре всех информаторов и все «рабочие контакты», касающиеся Оппенгеймера в Калифорнии. Причём Берия издал приказ: не сообщать никому из американского направления разведки об этой передаче. Предусмотрительность опытных разведчиков имела большое значение: она обеспечила бесперебойную работу каналов информации и тогда, когда условия её получения существенно изменились.

В феврале 1943 года служба перехвата и радиоразведки войск связи США (впоследствии ставшая Агентством национальной безопасности) начала работать над программой под названием «Венона». Целью этой программы было расшифровать и использовать в работе контрразведки кодированные сообщения, проходившие по советским дипломатическим каналам связи, начиная с 1939 года. Объём информации, который записали американцы, был гигантским – десятки тысяч шифрограмм. Каждая имела вместо текста группы из пяти цифр.

Впоследствии советской разведкой, как писали западные криптоаналитики, использовались шифрограммы из 4 или даже 3 групп цифр. Однако независимо от количества цифр в группе в Москве шифр считался абсолютно безопасным. Дело в том, что для связи использовался, как правило, одноразовый код. Поясним, что это такое. Одноразовый код – это лист бумаги, на котором, к примеру, 70 групп цифр самого разного вида. Зашифровав своё донесение в форме цифр, причём так, что каждой букве соответствует определённая группа цифр, агент, передающий сообщение. прибавляет к каждой группе цифр в своей шифровке ту группу цифр, которая содержится на листе одноразового кода. Теперь найти аналогичные буквы или слова в шифре становится практически невозможным. Поскольку одноразовый код всё время менялся, определить системное повторение групп цифр дешифровальщики были не в состоянии.

Расшифровка такого текста представляет немалую сложность, этот процесс занимал несколько лет. Но с помощью компьютеров, возможности которых в Москве ещё полностью не оценили, был сделан существенный прорыв.

В декабре 1943 года лейтенант Ричард Хэллик заложил в компьютер 10 тысяч шифрограмм торговой миссии, чтобы определить повторяемость текста. Когда вычисления были сделаны, в 7 случаях удалось определить элемент повторяемости. На следующем этапе началась работа с шифрограммами, которые, как подозревали, были отправлены в Москву агентами советской разведки. К концу 1944 года американцам удалось проследить параллели в сообщениях, а ещё через два года лингвист Мередит Гарднер смог расшифровать в кодированных агентурных сообщениях имена некоторых американских учёных. Благодаря этому ФБР удалось вывести английскую контрразведку на Клауса Фукса, а через него на Гарри Голда. В результате был арестован ещё один советский агент – Грингласс, а затем и чета Розенбергов.

С 1945 года Судоплатов и Эйтингон уже знали о существовании программы «Венона». Информация о ней поступала как от тщательно законспирированных агентов в американской администрации, так и от Уильяма Вайссмана, американского офицера, работавшего на советскую разведку. Вайссман был прикомандирован к программе «Веона» как специалист по русскому языку. До того, как он поступил в армию, Вайссман жил на западном побережье, где был связником у советского агента, работавшего в авиационной промышленности. Как тот, так и другой были в своё время завербованы по указанию Эйтингона.

Вайссман знал о том, что программа «Венона» осуществляется, хотя и медленно, но с успехом. Он не знал, что именно удалось расшифровать. А также о том, что стало известно американцам о сети советской агентуры и об учёных, от которых поступала важная информация. Был, однако, человек, который эти сведения получил и передал в Москву. Им был Ким Филби.

В тот критический период Ким Филби был представителем британской разведки в Вашингтоне. Он знал о программе «Венона» ещё до приезда в США. Но здесь объём информации был уже другим, гораздо более обширным. Имелись копии переводов некоторых шифрограмм, а также некоторые рассылочные данные, направлявшиеся в разведывательные и контрразведывательные службы США и Великобритании. В них содержались имена, опознанные в результате прочтения шифрограмм.

Эту информацию Филби получал до самого 1950 года. Благодаря добытым сведениям он узнал и про то, что советский агент Доналд Маклин, другой член «кэмбриджской пятёрки», находится под подозрением, а также прочёл имена других агентов, которых распознали американцы, и дал им команду покинуть США и перебраться в СССР.

Успех программы «Венона» был относительным и безусловно запоздалым. Многих агентов Кремля и учёных, сотрудничавших с ними, распознать американцам не удалось. Они настойчиво пытались выяснить, например, кто же скрывается под кодовыми именами «Перс» и «Квант», но это осталось для них тайной за семью печатями.

Важнейшим фактом явилось то обстоятельство, что система разведывательных операций в Америке была тщательно продумана и продублирована. В начале 1943 года руководить атомным шпионажем в Америку отправили начальника научно-технического отдела внешней разведки Леонида Квасникова. В Москве соответствующий отдел возглавил Лев Василевский.

Эйтингон был не совсем доволен этим назначением Квасникова: он считал, что лучшие специалисты должны в Москве фильтровать получаемые из США материалы, что Василевскому без Квасникова  будет сделать нелегко. Эту мысль руководители внешней разведки высказали и Берии. Но он, судя по всему, стремился получить как можно больше данных в возможно более короткий промежуток времени, и наличие технического специалиста на месте могло помочь сориентировать агентов на получение конкретной информации по нужным направлениям.

Судоплатов и Эйтингон были убеждены, что Квасникову нельзя полагаться только на уже имеющиеся каналы информации, и считали, что  нужно расширять поле деятельности атомной разведки в США. Как бы хорошо ни получалось у Квасникова, перекрытие одного канала информации грозило – в случае провала или усложнения условий работы – приостановкой получения сведений на последнем, критическом этапе. Другой проблемой могла быть, в случае обнаружения американской контрразведкой канала утечки информации, специально подготовленная ими дезинформация. Чтобы не допустить этого, было решено направлять двум агентам одновременно одни и те же вопросы.  Это  сняло множество второстепенных вопросов, неизбежно возникающих по ходу получения материалов, и подтвердило Москве точность информации, передаваемой, к примеру, Клаусом Фуксом, так как её идеальным образом повторяла и дополняла информация от агента «Перс». Подтверждающая информация шла не через Квасникова, а через параллельные каналы, которые Эйтингон установил задолго до этого.

Немаловажную роль в деятельности управления «С» сыграло также то, что Судоплатов и Эйтингон не стали сосредотачивать внимание только на Лос-Аламосе, а уделили серьёзное внимание центру в Беркли, куда неизбежно поступали сведения из США.  Он стал главным каналом научно-технической информации, откуда приходили важнейшие сведения на последнем этапе системы операций, предшествовавшему практическому созданию атомной бомбы. К тому времени, когда американцы осознали необходимость больших усилий контрразведки и на этом участке, дело было уже сделано. Москва прекратила связь со своими агентами в Беркли, и никто из них в сети контрразведки не попал.

Источники информации и агенты добыли 286 секретных научных документов и закрытых публикаций  по атомной энергии. Это стало возможным благодаря не только «кэмбриджской пятёрке», но и Морису Коэну, с которым Эйтингон познакомился в Испании. В последние месяцы гражданской войны он был ранен в обе ноги и довольно долго пролежал в госпитале. Коэн не сожалел о своём участии в этой войне и остался убеждённым коммунистом.

Сотрудничество Коэна с советской разведкой началось в Америке, где он был приглашён  на работу в советский павильон  на Всемирной выставке в Нью- Йорке. Здесь с ним познакомились агенты советской внешней разведки, которые пригласили его работать в Амторг. С этого времени он стал одним из доверенных лиц нью-йоркской резидентуры и выполнял ответственные задания почти два десятилетия.

Ещё в 30-е годы Коэн познакомился со своей будущей женой Лоной, которая стала его верным помощником на протяжении всей разведывательной карьеры. Она сыграла немаловажную роль в качестве связника, доставляя в Нью-Йорк добытую информацию. Один из наиболее известных эпизодов её работы в роли связника носил почти анекдотический характер. Он произошел в 1945 году. Лона ехала в поезде, идущем в Нью-Йорк, когда к ней подошёл офицер службы безопасности. У неё была коробка с салфетками, где находилась секретная информация. Лона попросила офицера подержать её, после чего предъявила к осмотру багаж…

В Америке полагают, что коробку ей передал совсем молодой учёный, работавший над «Проектом Манхэттен», Тэд Холл. Он тоже был идеалистом и считал, что монопольное право распоряжаться энергией ядерного взрыва может привести к тому, что его страна станет фашистским государством. Лона и Тэд Холл встречались ещё как минимум один раз, и его материал оказался крайне важным.

Эйтингон был задействован не только в операциях по получению атомных секретов, но и, будучи работником государственного масштаба, в организации атомного производства, которое осуществлялось под непосредственным руководством Берии. Эта огромная работа требовала  и знаний, и опыта, и широты мышления.

Мать нам рассказывала, что отец в конце войны и сразу после её окончания часто выезжал в командировки в Восточную Европу, главным образом в Болгарию и Венгрию. Сегодня уже не секрет, что он занимался там проблемой добычи урана. Особенно частыми были его поездки в Болгарию. Ещё в январе 1945 года Государственный Комитет Обороны выпустил постановление – совершенно секретное и особой важности за подписью Сталина ,- в котором предписывалось организовать в Болгарии поиск, разведку и добычу урановых руд.

Принял участие Эйтингон и в отборе инженерных кадров, которые готовились к переброске в США, Великобританию и Канаду. Но здесь первое слово принадлежало начальнику научно-технической разведки Льву Василевскому: он подбирал для загранработы способных физиков. Полковник Василевский несколько раз выезжал в Швейцарию и Италию на встречу с Бруно Понтекорво. Встречался он и с Жолио-Кюри.

С началом холодной войны настроения учёных на Западе изменились, и они стали отказываться от сотрудничества с советским учёными, а со временем свели контакты с ними до минимума. Но дело было уже сделано: в августе 1949 года Советский Союз испытал свою атомную бомбу. Система операций, проведённых советской разведкой для обеспечения этого успеха, является беспрецедентной по масштабу и продолжительности, равно как и по эффективности.

Как считают многие эксперты на Западе, эта работа превосходит по параметрам весь комплекс операций, проведённых ЦРУ в СССР и России с 1987 по 1993 год, считающихся самым крупным в истории американской разведки.

Порой можно услышать и такое мнение: «Были же проколы! В 1950 году арестовали и судили Клауса Фукса и другого британского физика Аллена Нан Мея, который работал в Лос-Аламосе и тоже снабжал советских агентов данными по «Проекту Манхэттен» (Мэй получил 10 лет тюрьмы). Казнили супругов Розенберг, которые были информаторами Москвы. А в 1946 году в Канаде были схвачены 22 коммуниста, тоже помогавших СССР.  Противнику удалось расшифровать некоторые секретные послания от агентов из Америки в Москву. Была арестована и во всём призналась работавшая на советскую разведку Лиз Бентли. Так что не всё шло гладко».

Нельзя, однако, забывать о масштабах системы операций. Более 200 агентов работали в этой системе. После создания Сталиным в 1944 году Управления «С» (специальных операций) под началом Судоплатова и Эйтингона работало около 40 нелегалов. При таком количестве действующих агентов и огромном объёме передаваемой информации возможно всё.

 Тем более, что, как и во все времена, свою мрачную роль сыграло предательство. В1944 году перебежал к американцам сотрудник Амторга Кравченко. Он знал немало о том, какую роль играет его фирма для прикрытия разведывательной активности вокруг атомных центров. В сентябре 1945 года стал предателем шифровальщик ГРУ Гузенко.

Что касается казни Джулиуса и Этель Розенберг, то, как справедливо полагал сам Джулиус, она была неизбежна, так же как антикоммунистическая истерия 50-х годов. И то, и другое были необходимы правящим кругам США, чтобы заставить народ примириться с войной в Корее и увеличить военные ассигнования. Кроме того, истеблишмент наглядно продемонстрировал левым силам, что за сотрудничество с СССР теперь будут сурово карать. Мало кто сомневался, что Розенберги передавали советской разведке довольно важную информацию о технических новинках в области электроники и авиации, но о ядерном оружии у них были сведения только периферийного характера.

Но два американских учёных, от которых поступали важнейшие материалы об атомной бомбе («Перс» и «Квант»), так никогда и не были разоблачены. И в этом тоже особая заслуга Судоплатова и Эйтингона.

 Вернуться в начало страницы